Клуб любителей исторической прозы ⇐ Общелитературный раздел
-
Автор темыsantehlit
- Всего сообщений: 1462
- Зарегистрирован: 07.03.2018
- Образование: высшее техническое
Re: Клуб любителей исторической прозы
- Чи пан только с палкою смел?
Фёдору было жутко и радостно от того, что творилось в душе. Сейчас он заболевал той тяжёлой болезнью, которая в его возрасте без следа уже не проходит. И ни на что спасительное невозможно было надеяться, хотя во всех, даже самых опасных перипетиях судьбы Фёдор Кузьмич всегда на что-то уповал. Он обречённо думал, что уже никакая сила не образумит его теперь, ничто не спасёт от этих бездонных тёмно-синих омутов, что влекут и манят в свою глубину.
От полного онемения на почве восторженной влюблённости спас его общественный пастух Митрич. Он, как Дергалёв, был мал ростом, но говорил сиплым баском:
- Ентот что ль? Ни в жисть бы не поверил, кабы сам не набегался.… Еле как загнал Бугая домой. Чем ты его запугал так, мил человек?
- Я, дед, слово страшное знаю, - радостно откликнулся Фёдор и подмигнул. – Заговоренное.
- Пойдём – покажешь. Не поверю, покуль не увижу.
- Ну, пойдём, - усмехнулся Фёдор, - Коль быка не жалко.
Матрёна выпустила мужнин локоть и подхватила Фёдора под руку:
- Тоже любопытствую.
Следом потянулась немалая толпа, а последним плёлся Дергалёв, угрюмый, терзаемый ревностью и дурными предчувствиями.
Старый знакомец, как ни в чём не бывало, победно ходил по деннику, воинственно помахивал рогами и дёрнулся было на прясла, навстречу подходящему народу, но, увидев Фёдора, отступил.
- Смотри, дед, - Фёдор осторожно освободил из-под локтя Матрёнину руку, шагнул вперёд.
Бык глухо заревел, копая копытом землю.
- Геть! – кинулся будто на него Фёдор, замахнувшись пустой рукой.
Бык ухнул, давнул задом заплот, легко смял и понёсся прочь на простор огорода, высоко подкидывая комья сырой земли, глубоко раня не просохшие прошлогодние грядки.
- Ах, мать чесная, совсем сгубили животину, - горестно причитая, побежал в огород Митрич.
Следом народ гогочет:
- Сам ты чёрт-дьявол, вырастил сатану.
Смеялись от того, что смешно было глядеть на маленького сердитого человека, катышем катившегося по огороду, отскакивая от каждой кочки. И ещё от того, что, наконец, посрамили свирепого Бугая и его хозяина, державших в страхе всю деревню.
Вернулись на Игрища, забыли про быка.
Вновь мельтешат, крутятся, переходят из рук в руки крашенные яйца. Играет гармонь, пляшут и поют девки. Парни, мужики «причащаются» тут и там. Весело всем!
Только Фёдор всё не мог отвести горевшие восторгом глаза от Матрёны, от её погрустневшего, обрамленного цветастым платком лица.
Похоже, Дергалёв что-то шепнул ей под шумок нелицеприятное. Веки её глаз были опущены, лишь иногда она поднимала затуманенный печалью взгляд. А когда встречалась со взглядом Фёдора, глаза её в тот миг прояснялись, и он читал в них тихий укор. Она как бы старалась успокоить его - робко просила не смотреть на неё так, не страдать, не мучиться.
А Фёдору казалось, она и упрекает его: будто он в том виноват, что стоит она под руку с маленьким, плюгавым, уже изрядно захмелевшим мужичком, а не с ним – таким храбрым и сильным.
Фёдору было жутко и радостно от того, что творилось в душе. Сейчас он заболевал той тяжёлой болезнью, которая в его возрасте без следа уже не проходит. И ни на что спасительное невозможно было надеяться, хотя во всех, даже самых опасных перипетиях судьбы Фёдор Кузьмич всегда на что-то уповал. Он обречённо думал, что уже никакая сила не образумит его теперь, ничто не спасёт от этих бездонных тёмно-синих омутов, что влекут и манят в свою глубину.
От полного онемения на почве восторженной влюблённости спас его общественный пастух Митрич. Он, как Дергалёв, был мал ростом, но говорил сиплым баском:
- Ентот что ль? Ни в жисть бы не поверил, кабы сам не набегался.… Еле как загнал Бугая домой. Чем ты его запугал так, мил человек?
- Я, дед, слово страшное знаю, - радостно откликнулся Фёдор и подмигнул. – Заговоренное.
- Пойдём – покажешь. Не поверю, покуль не увижу.
- Ну, пойдём, - усмехнулся Фёдор, - Коль быка не жалко.
Матрёна выпустила мужнин локоть и подхватила Фёдора под руку:
- Тоже любопытствую.
Следом потянулась немалая толпа, а последним плёлся Дергалёв, угрюмый, терзаемый ревностью и дурными предчувствиями.
Старый знакомец, как ни в чём не бывало, победно ходил по деннику, воинственно помахивал рогами и дёрнулся было на прясла, навстречу подходящему народу, но, увидев Фёдора, отступил.
- Смотри, дед, - Фёдор осторожно освободил из-под локтя Матрёнину руку, шагнул вперёд.
Бык глухо заревел, копая копытом землю.
- Геть! – кинулся будто на него Фёдор, замахнувшись пустой рукой.
Бык ухнул, давнул задом заплот, легко смял и понёсся прочь на простор огорода, высоко подкидывая комья сырой земли, глубоко раня не просохшие прошлогодние грядки.
- Ах, мать чесная, совсем сгубили животину, - горестно причитая, побежал в огород Митрич.
Следом народ гогочет:
- Сам ты чёрт-дьявол, вырастил сатану.
Смеялись от того, что смешно было глядеть на маленького сердитого человека, катышем катившегося по огороду, отскакивая от каждой кочки. И ещё от того, что, наконец, посрамили свирепого Бугая и его хозяина, державших в страхе всю деревню.
Вернулись на Игрища, забыли про быка.
Вновь мельтешат, крутятся, переходят из рук в руки крашенные яйца. Играет гармонь, пляшут и поют девки. Парни, мужики «причащаются» тут и там. Весело всем!
Только Фёдор всё не мог отвести горевшие восторгом глаза от Матрёны, от её погрустневшего, обрамленного цветастым платком лица.
Похоже, Дергалёв что-то шепнул ей под шумок нелицеприятное. Веки её глаз были опущены, лишь иногда она поднимала затуманенный печалью взгляд. А когда встречалась со взглядом Фёдора, глаза её в тот миг прояснялись, и он читал в них тихий укор. Она как бы старалась успокоить его - робко просила не смотреть на неё так, не страдать, не мучиться.
А Фёдору казалось, она и упрекает его: будто он в том виноват, что стоит она под руку с маленьким, плюгавым, уже изрядно захмелевшим мужичком, а не с ним – таким храбрым и сильным.
-
Автор темыsantehlit
- Всего сообщений: 1462
- Зарегистрирован: 07.03.2018
- Образование: высшее техническое
Re: Клуб любителей исторической прозы
Когда ушла она с мужем, и для него стало одиноко в людском водовороте. Почувствовал голод и лёгкое головокружение от нестерпимого желания выпить, разгрузить голову от треволнений.
За окном совсем стемнело. Со двора вошла встревоженная Татьяна, кивнула на дверь:
- Фёдор…. там тебя….
Переглянулись с зятем. На миг опаска холодной рукой коснулась сердца, но хмельной азарт пересилил.
- Щас, - кивнул Егору и вышел, не одеваясь.
К калитке пристыл тёмный силуэт. Сердце радостно забилось от желанной встречи. Она! Даже в потёмках рассмотрел её красивый нежный профиль и огромные блестящие глаза.
- Уезжай сейчас, утра не жди, - шепнули рядом желанные губы. – Игнат задумал что-то, сидит, пьёт с мужиками, тебя поминают. Берегись…
Нет больше сил сдержаться - Фёдор обнял её за плечи и крепко-крепко поцеловал.
Отдышавшись:
- Едем со мной, голуба. Больше жизни любить стану.
Он ждал, что она ответит, но Матрёна молчала. Потом вдруг обняла его шею и крепко-крепко поцеловала.
Демьян Попов, закадычный друг председателя Соломатовского ТОЗа, сидя напротив через стол, вглядывался в Дергалёва. Лицо Игната заметно изменилось - легли глубокие тени под глазами, и сами они стали жёсткими, колючими, ещё сильней утончились губы, будто расширив разрез рта, приобрёл угловатость тяжёлый подбородок. Впалые щёки стали землисто-серыми, чётче обозначились почерневшие оспины. Пьяным голосом бубнил Игнат о своей загубленной жизни.
Всё началось с того памятного сабельного удара в польском походе. Раненый в плечо Дергалёв упал с коня и потерял сознание. Пришёл в себя на чьём-то сеновале, перевязанный. Первое, что увидел в косом луче солнца, падавшем сквозь худую соломенную крышу, был кувшин на коленях у сидевшей рядом девушки. Пока поила его водой, он рассмотрел большие синие глаза под чёрными надломленными бровями, нежный овал лица южной красавицы, такой непохожей на уральских девок. Впрочем, истинную красоту Марты, дочери польского шляхтича, на хуторе которого отлёживался Игнат, он познал позже и влюбился без памяти.
Хитрый шляхтич подобрал и лечил раненого красногвардейца, чтобы использовать в нужный момент в нужном назначении. Плен и унижения грозили Дергалёву – подорвала свои силы могучая Красная армия под Варшавой. Но Марта спасла любовника. Бежали они с хутора тёмной ночью и после многих злоключений стали мужем и женой в родном Игнату Соломатово.
Всё это и с большими подробностями знал Демьян. От греха спаивая теперь своего приятеля, он с тревогой разглядывал до неузнаваемости изменившееся лицо Дергалёва с печатью обречённости. Вот она, любовь окаянная, думалось Попову.
- Никакого самочинства, - голос Демьяна витал над столом, - Тебя, как председателя, за такое в районе по головке не погладят. Мы его и так, по закону достанем. Надо только правильно бумагу составить. В девятнадцатом году батька-то его с беляками путался. На фронте ему и сказали наши последнее слово. А сам-то он по лесам шнырял, должно быть, в банде у Лагутина обретался.
- Ну-ну.… Расскажи! – Игнат уронил голову на руки и вновь тяжело поднял. – В банде?
Попов некоторое время молчал, собираясь с мыслями, а затем стал рассказывать.
Наехали казаки в деревню харчами запастись да и заночевали. Делили добро, награбленное у башкирцев.
Петька, брат, возьми да и спроси:
- За что бедных башкирцев убиваете? Люди же.
- Они, мужик, татарва немытая, - говорит Лагутин. – Ты что, с ними в родстве?
За окном совсем стемнело. Со двора вошла встревоженная Татьяна, кивнула на дверь:
- Фёдор…. там тебя….
Переглянулись с зятем. На миг опаска холодной рукой коснулась сердца, но хмельной азарт пересилил.
- Щас, - кивнул Егору и вышел, не одеваясь.
К калитке пристыл тёмный силуэт. Сердце радостно забилось от желанной встречи. Она! Даже в потёмках рассмотрел её красивый нежный профиль и огромные блестящие глаза.
- Уезжай сейчас, утра не жди, - шепнули рядом желанные губы. – Игнат задумал что-то, сидит, пьёт с мужиками, тебя поминают. Берегись…
Нет больше сил сдержаться - Фёдор обнял её за плечи и крепко-крепко поцеловал.
Отдышавшись:
- Едем со мной, голуба. Больше жизни любить стану.
Он ждал, что она ответит, но Матрёна молчала. Потом вдруг обняла его шею и крепко-крепко поцеловала.
Демьян Попов, закадычный друг председателя Соломатовского ТОЗа, сидя напротив через стол, вглядывался в Дергалёва. Лицо Игната заметно изменилось - легли глубокие тени под глазами, и сами они стали жёсткими, колючими, ещё сильней утончились губы, будто расширив разрез рта, приобрёл угловатость тяжёлый подбородок. Впалые щёки стали землисто-серыми, чётче обозначились почерневшие оспины. Пьяным голосом бубнил Игнат о своей загубленной жизни.
Всё началось с того памятного сабельного удара в польском походе. Раненый в плечо Дергалёв упал с коня и потерял сознание. Пришёл в себя на чьём-то сеновале, перевязанный. Первое, что увидел в косом луче солнца, падавшем сквозь худую соломенную крышу, был кувшин на коленях у сидевшей рядом девушки. Пока поила его водой, он рассмотрел большие синие глаза под чёрными надломленными бровями, нежный овал лица южной красавицы, такой непохожей на уральских девок. Впрочем, истинную красоту Марты, дочери польского шляхтича, на хуторе которого отлёживался Игнат, он познал позже и влюбился без памяти.
Хитрый шляхтич подобрал и лечил раненого красногвардейца, чтобы использовать в нужный момент в нужном назначении. Плен и унижения грозили Дергалёву – подорвала свои силы могучая Красная армия под Варшавой. Но Марта спасла любовника. Бежали они с хутора тёмной ночью и после многих злоключений стали мужем и женой в родном Игнату Соломатово.
Всё это и с большими подробностями знал Демьян. От греха спаивая теперь своего приятеля, он с тревогой разглядывал до неузнаваемости изменившееся лицо Дергалёва с печатью обречённости. Вот она, любовь окаянная, думалось Попову.
- Никакого самочинства, - голос Демьяна витал над столом, - Тебя, как председателя, за такое в районе по головке не погладят. Мы его и так, по закону достанем. Надо только правильно бумагу составить. В девятнадцатом году батька-то его с беляками путался. На фронте ему и сказали наши последнее слово. А сам-то он по лесам шнырял, должно быть, в банде у Лагутина обретался.
- Ну-ну.… Расскажи! – Игнат уронил голову на руки и вновь тяжело поднял. – В банде?
Попов некоторое время молчал, собираясь с мыслями, а затем стал рассказывать.
Наехали казаки в деревню харчами запастись да и заночевали. Делили добро, награбленное у башкирцев.
Петька, брат, возьми да и спроси:
- За что бедных башкирцев убиваете? Люди же.
- Они, мужик, татарва немытая, - говорит Лагутин. – Ты что, с ними в родстве?
-
Автор темыsantehlit
- Всего сообщений: 1462
- Зарегистрирован: 07.03.2018
- Образование: высшее техническое
Re: Клуб любителей исторической прозы
- Неужели вы, господин казак, их за людей не считаете за то, что они Магомету поклоняются?
- А ты сам-то чей будешь?
- Я с ними торги веду. Я им хлеб, они мне кожи да мясо, да мало ли чего.
- Ага! Ну-ка, хлопцы, всыпьте этому другу магометцев сто плетей.
Сотню он не выдержал, похворал немного и помер.
- Ну и что, Фёдор этот с ними был?
- Не видел.
- То-то, что «не видел».
- Да ты не убивайся так, - хлопнул Демьян приятеля по плечу. – Надежда – хлеб несчастливца.
- Это я-то несчастливый? – встрепенулся Игнат. – Да ты же, Косоротый, первый, мне завидуешь, от своей хромоножки отворачиваешься на мою басеньку заглядываешься.
Попов отшатнулся, обиженный за колченогую от рождения жену и деревенское своё прозвище, буркнул, хлебнув самогона:
- Твоя басенька не по тебе сохнет, не для тебя цветёт.
- Как это?
- Таких баб знаешь, как держать надо? – Демьян сжал кулак перед носом Дергалёва. – А ты - хлюпик, сопли со слезой мешаешь да жалишься, ждёшь, когда она на стороне натешится, да к тебе вернётся.
- Это я хлюпик? На стороне тешится? – Игнат пошарил вокруг себя взглядом, подхватился из-за стола и ринулся в спальню, на ходу выдёргивая ремень из брюк. - Запорю паскуду!
Кровать была пуста. Мужики растерянно топтались на месте, оглядывая сумрачные углы и друг друга.
- Я знаю, где искать, - нашёлся Демьян. – Айда к Шаминым.
Испуганная Татьяна распахнула калитку непрошенным гостям, отступила к крыльцу:
- Засветло уехал. Вон смотрите – ни лошади, ни телеги – нет Фёдора.
Демьян покликал приятелей. В двухместный ходок взгромоздились шестеро мужиков и погнали по волчанской дороге самого резвого ТОЗовского скакуна.
Беглецов настигли в ночном лесу. Скакун резко заржал и встал на дыбы, ткнувшись в Фёдорову телегу. Матрёна вскрикнула и в чащу. Агаркова мужики стащили с телеги, свалили в грязь и принялись пинать, матерясь, толкаясь и мешая друг другу.
Когда замешательство прошло, Фёдор сумел подняться, привалился спиной к берёзе и некоторое время терпел град ударов, прикрывая руками голову. А потом изловчился и стукнул одного, стукнул другого, и пошла кутерьма. Сильный и злой, он бил нападавших наотмашь, и те кубарем летели прочь, не сразу вставали и уже без прежнего энтузиазма подступали вновь.
- Ножом его надо, ножом, - рычал Демьян. – У кого нож?
- Обронил я его, - гнусил Дергалёв.
Фёдор зацепился за эту мысль.
- Всё, мужики, сейчас я вас буду резать, - сказал он не громко, но твёрдо.
Соломатовцы дружно попятились. Кто-то прыгнул в ходок, попытался развернуть скакуна на узкой дороге.
На Фёдора нашёл кураж:
- И лошадь зарублю и тарантас сломаю.
Скакун будто от слов его заржал дико, дёрнулся, затрещали оглобли. Ходок ударился о пенёк колесом, оно подломилось, ходок перевернулся. Скакун, оборвав постромки, умчался в ночь. Следом соломатовские мужики дружно зачавкали чуть прихваченной ночным морозцем дорожной грязью.
Когда стихли их топот и голоса, Фёдор разжал онемевшие кулаки, попытался успокоиться. Болели битые рёбра, пылала щека под глазом, больших увечий он не ощутил.
- Матрёна, - позвал тихо.
И из темноты совсем рядом:
- Я здесь, коханый….
- А ты сам-то чей будешь?
- Я с ними торги веду. Я им хлеб, они мне кожи да мясо, да мало ли чего.
- Ага! Ну-ка, хлопцы, всыпьте этому другу магометцев сто плетей.
Сотню он не выдержал, похворал немного и помер.
- Ну и что, Фёдор этот с ними был?
- Не видел.
- То-то, что «не видел».
- Да ты не убивайся так, - хлопнул Демьян приятеля по плечу. – Надежда – хлеб несчастливца.
- Это я-то несчастливый? – встрепенулся Игнат. – Да ты же, Косоротый, первый, мне завидуешь, от своей хромоножки отворачиваешься на мою басеньку заглядываешься.
Попов отшатнулся, обиженный за колченогую от рождения жену и деревенское своё прозвище, буркнул, хлебнув самогона:
- Твоя басенька не по тебе сохнет, не для тебя цветёт.
- Как это?
- Таких баб знаешь, как держать надо? – Демьян сжал кулак перед носом Дергалёва. – А ты - хлюпик, сопли со слезой мешаешь да жалишься, ждёшь, когда она на стороне натешится, да к тебе вернётся.
- Это я хлюпик? На стороне тешится? – Игнат пошарил вокруг себя взглядом, подхватился из-за стола и ринулся в спальню, на ходу выдёргивая ремень из брюк. - Запорю паскуду!
Кровать была пуста. Мужики растерянно топтались на месте, оглядывая сумрачные углы и друг друга.
- Я знаю, где искать, - нашёлся Демьян. – Айда к Шаминым.
Испуганная Татьяна распахнула калитку непрошенным гостям, отступила к крыльцу:
- Засветло уехал. Вон смотрите – ни лошади, ни телеги – нет Фёдора.
Демьян покликал приятелей. В двухместный ходок взгромоздились шестеро мужиков и погнали по волчанской дороге самого резвого ТОЗовского скакуна.
Беглецов настигли в ночном лесу. Скакун резко заржал и встал на дыбы, ткнувшись в Фёдорову телегу. Матрёна вскрикнула и в чащу. Агаркова мужики стащили с телеги, свалили в грязь и принялись пинать, матерясь, толкаясь и мешая друг другу.
Когда замешательство прошло, Фёдор сумел подняться, привалился спиной к берёзе и некоторое время терпел град ударов, прикрывая руками голову. А потом изловчился и стукнул одного, стукнул другого, и пошла кутерьма. Сильный и злой, он бил нападавших наотмашь, и те кубарем летели прочь, не сразу вставали и уже без прежнего энтузиазма подступали вновь.
- Ножом его надо, ножом, - рычал Демьян. – У кого нож?
- Обронил я его, - гнусил Дергалёв.
Фёдор зацепился за эту мысль.
- Всё, мужики, сейчас я вас буду резать, - сказал он не громко, но твёрдо.
Соломатовцы дружно попятились. Кто-то прыгнул в ходок, попытался развернуть скакуна на узкой дороге.
На Фёдора нашёл кураж:
- И лошадь зарублю и тарантас сломаю.
Скакун будто от слов его заржал дико, дёрнулся, затрещали оглобли. Ходок ударился о пенёк колесом, оно подломилось, ходок перевернулся. Скакун, оборвав постромки, умчался в ночь. Следом соломатовские мужики дружно зачавкали чуть прихваченной ночным морозцем дорожной грязью.
Когда стихли их топот и голоса, Фёдор разжал онемевшие кулаки, попытался успокоиться. Болели битые рёбра, пылала щека под глазом, больших увечий он не ощутил.
- Матрёна, - позвал тихо.
И из темноты совсем рядом:
- Я здесь, коханый….
-
Автор темыsantehlit
- Всего сообщений: 1462
- Зарегистрирован: 07.03.2018
- Образование: высшее техническое
Re: Клуб любителей исторической прозы
Чёртово колесо
Так жизнь скучна, когда боренья нет.
(М. Лермонтов)
Вторую неделю колесил по увельским весям уполномоченный Челябинского облземотдела по делам коллективизации Иван Артемьевич Назаров. Выступал перед казаками, крестьянами, агитировал за колхозы. В помощники Увельский райком партии определил ему бывшего председателя Соколовской казачьей коммуны Константина Алексеевича Богатырёва, человека в районе известного ещё со времён Гражданской войны и особо уважаемого в станицах.
Ездили избитыми просёлками, ночевали в чужих избах, но никак не удосужились поговорить по душам. А порасспросить Богатырёва у Ивана Артемьевича было о чём, да только не было повода: слишком суров на вид казался «отставной козы барабанщик Богатырёв» - как он сам представился при знакомстве.
И вот, наконец, по дороге в станицу Кичигинскую признался Назаров:
- Где-то в этих местах в восемнадцатом году безвести сгинул мой задушевный друг Андрей Фёдоров. Пошёл в Кичигинскую станицу с продотрядом и пропал по дороге. Не слыхал?
- В восемнадцатом? – переспросил Богатырёв. – Нет, не слыхал. Должно быть, Семёна Лагутина рук дело. Он тут один из первых против Советской власти пошёл и дрался до конца. Как говорится, до последнего патрона. Когда поймали – покаяться хотел, говорил: в монастырь уйду, если простите, грехи замаливать. Да где там – столько крови на руках. В Троицке, в чека и расстреляли. Перед смертью-то он словоохотлив был. Вот его бы расспросить, может, что и поведал.
- Да-а, мёртвого не спросишь. А что, может и правда получился бы из него поп-праведник или послушник какой. Глядишь – и святой, помрёт – народ мощам молиться станет. Бывает и так жизнь поворачивает. Иные элементы раньше насмерть бились с Советской властью, а теперь вдруг стали её активистами. Иного тряхни в НКВД, а у него за душой и эсеровщина, и колчаковщина, и чёрт знает ещё что.
- Меня вон тоже трясли, - уныло сказал Богатырёв. – В бандитские потатчики записали, коммуну пропил…. Спасибо, Василий Константинович спас от стенки да позора.
- Блюхер?!
- Он. А кабы не он, где бы я сейчас был?
Собеседники умолкли, думая каждый о своём, и долго на лесной дороге слышны были лишь топот копыт да скрип тележный.
Назаров не верил в фатальность судьбы, но сейчас, глядя на бородатое лицо Константина Богатырёва, готов был поверить. Те же места, быть может, та же дорога, и вот такие бородачи напали из засады и порубали продотрядцев Фёдорова, и концы упрятали в воду. Подумалось ненароком - а может и Богатырёв к тому делу причастен и вот-вот сделает признание. Ох, как бы не роковое для него, Ивана Артемьевича Назарова.
День венчался к полудню. Стояла невыносимая, удушливая жара. Вроде бы чистое и в то же время хмурое небо повисло над головой – как всегда бывает в густом лесу или в преддверье дождя. Издали донёсся громовой раскат.
Богатырёв подстегнул вожжами лошадь:
- Успеть бы до грозы, станица-то совсем уж рядом….
Так жизнь скучна, когда боренья нет.
(М. Лермонтов)
Вторую неделю колесил по увельским весям уполномоченный Челябинского облземотдела по делам коллективизации Иван Артемьевич Назаров. Выступал перед казаками, крестьянами, агитировал за колхозы. В помощники Увельский райком партии определил ему бывшего председателя Соколовской казачьей коммуны Константина Алексеевича Богатырёва, человека в районе известного ещё со времён Гражданской войны и особо уважаемого в станицах.
Ездили избитыми просёлками, ночевали в чужих избах, но никак не удосужились поговорить по душам. А порасспросить Богатырёва у Ивана Артемьевича было о чём, да только не было повода: слишком суров на вид казался «отставной козы барабанщик Богатырёв» - как он сам представился при знакомстве.
И вот, наконец, по дороге в станицу Кичигинскую признался Назаров:
- Где-то в этих местах в восемнадцатом году безвести сгинул мой задушевный друг Андрей Фёдоров. Пошёл в Кичигинскую станицу с продотрядом и пропал по дороге. Не слыхал?
- В восемнадцатом? – переспросил Богатырёв. – Нет, не слыхал. Должно быть, Семёна Лагутина рук дело. Он тут один из первых против Советской власти пошёл и дрался до конца. Как говорится, до последнего патрона. Когда поймали – покаяться хотел, говорил: в монастырь уйду, если простите, грехи замаливать. Да где там – столько крови на руках. В Троицке, в чека и расстреляли. Перед смертью-то он словоохотлив был. Вот его бы расспросить, может, что и поведал.
- Да-а, мёртвого не спросишь. А что, может и правда получился бы из него поп-праведник или послушник какой. Глядишь – и святой, помрёт – народ мощам молиться станет. Бывает и так жизнь поворачивает. Иные элементы раньше насмерть бились с Советской властью, а теперь вдруг стали её активистами. Иного тряхни в НКВД, а у него за душой и эсеровщина, и колчаковщина, и чёрт знает ещё что.
- Меня вон тоже трясли, - уныло сказал Богатырёв. – В бандитские потатчики записали, коммуну пропил…. Спасибо, Василий Константинович спас от стенки да позора.
- Блюхер?!
- Он. А кабы не он, где бы я сейчас был?
Собеседники умолкли, думая каждый о своём, и долго на лесной дороге слышны были лишь топот копыт да скрип тележный.
Назаров не верил в фатальность судьбы, но сейчас, глядя на бородатое лицо Константина Богатырёва, готов был поверить. Те же места, быть может, та же дорога, и вот такие бородачи напали из засады и порубали продотрядцев Фёдорова, и концы упрятали в воду. Подумалось ненароком - а может и Богатырёв к тому делу причастен и вот-вот сделает признание. Ох, как бы не роковое для него, Ивана Артемьевича Назарова.
День венчался к полудню. Стояла невыносимая, удушливая жара. Вроде бы чистое и в то же время хмурое небо повисло над головой – как всегда бывает в густом лесу или в преддверье дождя. Издали донёсся громовой раскат.
Богатырёв подстегнул вожжами лошадь:
- Успеть бы до грозы, станица-то совсем уж рядом….
-
Автор темыsantehlit
- Всего сообщений: 1462
- Зарегистрирован: 07.03.2018
- Образование: высшее техническое
Re: Клуб любителей исторической прозы
Гроза надвигалась стремительно. Вековой бор утробно шумел под напором ветра. В местах, где сосны подступали вплотную к дороге, длинные колючие ветви угрожающе раскачивались сверху вниз, норовя хлестнуть по глазам.
Но вот они расступились, открылась станица на крутом берегу реки. Стало видно, что небо туго забито лиловыми тучами. Ветер стих, но было ясно, что грозы не миновать. На широкой улице – ни души, молчат собаки, молчат петухи.
- Тихо как, - подивился Назаров.
Иван Артемьевич уже подметил, что казаки внешне очень похожи друг на друга. Вот и Кичигинский председатель Совета Парфёнов казался родным братом Богатырёву. Встретил он их без особого энтузиазма. Долго и настороженно разглядывал предъявленные документы, вчитываясь в каждое слово.
- Ты, товарищ Парфёнов, никак нас за шпионов принял, - пошутил Назаров. - Откуда такая подозрительность? Были попытки?
- Ты мне подал бумаги, я их посмотрел, что тут такого? – угрюмо сказал председатель, возвращая документы.
- Поди, энкавэдэшников не так встречаешь, председатель? Они молчунов не жалуют.
Назаров и сам не понял, что он сейчас сказал - шутку или скрытую угрозу, намёк, так сказать, на возможные последствия.
Парфёнов молвил после паузы:
- У нас, казаков, говорят - лучшее слово то, которое не сказал.
Неловкое молчание прервал Богатырёв, кивнув на окно, за которым бушевала гроза:
- Должно надолго.
- Ветер сильный, - не согласился Парфёнов, - скоро развёдрится.
Однако стихия ярилась всё сильней и лиходейничала до самых потёмок.
Чуть дождь поутих, Парфёнов пригласил:
- Идёмте до дому, бабка повечерять нам соберёт.
- Ты, председатель, не суетись, - остановил его Богатырёв. – Полчанин мой тут у вас живёт – Фомка Михайленков. Жив ли?
- Жив. Чего ему…, - не стал отговаривать Парфёнов. – Идем, провожу.
- Командир?! – низенького роста мужичок, скорее постаревший подросток, полуприсел в изумлении, широко раскинув руки. – Константин Лексеич! Глазам своим не верю. Сто лет, сто зим, так-растак…
Кинулся обниматься.
- Ну-ну, - Богатырёв как подростка погладил казачка по голове. – Будя. Ты ещё прослезились. Живы, встретились и хорошо.
- А хрена ли нам сделается? Я так мекаю: такую заваруху пересилили, тыщу раз на волосок от неё, безносой, теперь сто лет жить будем – заслужили.
- Ну, это, брат, ты лишка хватил. Впрочем, не плохо бы….
После ужина и долгих разговоров гостеприимный хозяин определил гостей в чистенькую малуху с двумя кроватями, будто для них предназначенную.
На следующее утро Назаров чуть свет пропал куда-то и появился не скоро. Богатырёв ушёл от накрытого стола, курил на свежесрубленном крыльце, поджидая уполномоченного.
- Где это ты, Иван Артемьевич, блукаешь? – удивился он.
- На кладбище ходил, - сообщил Назаров. – Так и думал, первым делом на погост схожу. Может там найдётся затерянный след Андрея Фёдорова. Не нашёл.
Присел рядом, устало, отряхивая с брюк прилипшее репьё.
- Я б не догадался, - признался Богатырёв.
- Могила – последний след человека на земле. Иногда – единственный. А места, Константин, прямо скажу, глухие. Лес под самые окна, на станицу напирает. В бору между соснами всё заросло кустами – не продерёшься. Гиблые места.
- Должно, привыкли, - окинул взглядом окрестности Богатырёв.
Но вот они расступились, открылась станица на крутом берегу реки. Стало видно, что небо туго забито лиловыми тучами. Ветер стих, но было ясно, что грозы не миновать. На широкой улице – ни души, молчат собаки, молчат петухи.
- Тихо как, - подивился Назаров.
Иван Артемьевич уже подметил, что казаки внешне очень похожи друг на друга. Вот и Кичигинский председатель Совета Парфёнов казался родным братом Богатырёву. Встретил он их без особого энтузиазма. Долго и настороженно разглядывал предъявленные документы, вчитываясь в каждое слово.
- Ты, товарищ Парфёнов, никак нас за шпионов принял, - пошутил Назаров. - Откуда такая подозрительность? Были попытки?
- Ты мне подал бумаги, я их посмотрел, что тут такого? – угрюмо сказал председатель, возвращая документы.
- Поди, энкавэдэшников не так встречаешь, председатель? Они молчунов не жалуют.
Назаров и сам не понял, что он сейчас сказал - шутку или скрытую угрозу, намёк, так сказать, на возможные последствия.
Парфёнов молвил после паузы:
- У нас, казаков, говорят - лучшее слово то, которое не сказал.
Неловкое молчание прервал Богатырёв, кивнув на окно, за которым бушевала гроза:
- Должно надолго.
- Ветер сильный, - не согласился Парфёнов, - скоро развёдрится.
Однако стихия ярилась всё сильней и лиходейничала до самых потёмок.
Чуть дождь поутих, Парфёнов пригласил:
- Идёмте до дому, бабка повечерять нам соберёт.
- Ты, председатель, не суетись, - остановил его Богатырёв. – Полчанин мой тут у вас живёт – Фомка Михайленков. Жив ли?
- Жив. Чего ему…, - не стал отговаривать Парфёнов. – Идем, провожу.
- Командир?! – низенького роста мужичок, скорее постаревший подросток, полуприсел в изумлении, широко раскинув руки. – Константин Лексеич! Глазам своим не верю. Сто лет, сто зим, так-растак…
Кинулся обниматься.
- Ну-ну, - Богатырёв как подростка погладил казачка по голове. – Будя. Ты ещё прослезились. Живы, встретились и хорошо.
- А хрена ли нам сделается? Я так мекаю: такую заваруху пересилили, тыщу раз на волосок от неё, безносой, теперь сто лет жить будем – заслужили.
- Ну, это, брат, ты лишка хватил. Впрочем, не плохо бы….
После ужина и долгих разговоров гостеприимный хозяин определил гостей в чистенькую малуху с двумя кроватями, будто для них предназначенную.
На следующее утро Назаров чуть свет пропал куда-то и появился не скоро. Богатырёв ушёл от накрытого стола, курил на свежесрубленном крыльце, поджидая уполномоченного.
- Где это ты, Иван Артемьевич, блукаешь? – удивился он.
- На кладбище ходил, - сообщил Назаров. – Так и думал, первым делом на погост схожу. Может там найдётся затерянный след Андрея Фёдорова. Не нашёл.
Присел рядом, устало, отряхивая с брюк прилипшее репьё.
- Я б не догадался, - признался Богатырёв.
- Могила – последний след человека на земле. Иногда – единственный. А места, Константин, прямо скажу, глухие. Лес под самые окна, на станицу напирает. В бору между соснами всё заросло кустами – не продерёшься. Гиблые места.
- Должно, привыкли, - окинул взглядом окрестности Богатырёв.
-
Автор темыsantehlit
- Всего сообщений: 1462
- Зарегистрирован: 07.03.2018
- Образование: высшее техническое
Re: Клуб любителей исторической прозы
Разгорался летний день. Бежал ветерок, шумела листва тополей, которые сбились в станицу, будто изгнанные дремучим бором. Забылась вчерашняя гроза, и следы её таяли под лучами солнца.
- Пойдём за стол, Уж всё остыло. Хозяйка-то когда накрывала….
За завтраком Назаров рассказывал:
- Представляете, на кладбище старуху встретил - разговорились. Сколько лет не помнит, а живая такая, подвижная, и с головой дружит – речи все разумные, с хитрецой
- Э-э, так это, должно быть, Рысиха, - вклинился в разговор хозяин, – ворожея местная да знахарка. Её казаки то утопить грозятся, то не намолятся. Девкам гадает, присухи делает, ну и лечит, конечно.
- Во-во, травки она там разные собирает. Говорит, на погосте самые целебные.
Разговорились, я ей лукошко до хаты донёс. Живёт убого: пол грязный, занавесок нет, тараканы тут и там, половина – дохлые. Говорит, за доброту твою, настойку дам – от всех хворей и напастей заговоренную. И ковш суёт, тоже не первой свежести. Ну, я и отказался – побрезговал, а хозяйке говорю, не верю, мол, и не нуждаюсь. Спрашиваю: давно живёшь, по лесу одна гуляешь, с нечистой силой общаешься – может, слыхала: в восемнадцатом году тут отряд рабочих пропал? Говорит, слыхать не слыхала, но, если карты раскинет, то всю правду расскажет, о чём не спрошу.
- А ты? – встрепенулся Богатырёв.
- Да ну её. Что же мне, коммунисту, ворожеям верить? Ты смеёшься?
- Да нет, какой смех. А про бабку эту слыхал – далеко о ней молва идёт.
- А-а, - небрежно махнул рукой маленький хозяин, - Брехня всё. Давайте лучше выпьем. Парфёнова видал, говорит, передай – сход после табуна будет. Скотину встреним и на собранию.
Со схода Иван Артемьевич пришёл сам не свой. Сел в малухе у окна, сидит, переживает. Не поняли его казаки, а он их. Что за колхозы, что за труд вскладчину? Лица хмурые, почти враждебные. Чувствуется общий отрицательный настрой. Видно, кто-то уже поработал промеж них - наверняка, была враждебная агитация. Ну, дождётся этот председатель, Парфёнов. Назаров ему такую характеристику в райкоме даст, что загремит в НКВД без промедления.
Небо за окном теряло краски, сумерки подступали из бора. Две молодухи, покачивая крутыми бёдрами, прошли с коромыслами за водой.
Богатырёв чистил сапоги, громко пыхтел, наклонённое лицо его запунцевело. Поймав искоса брошенный взгляд Назарова, позвал:
- Пойдём, Иван Артемич, пройдёмся перед сном. Чего букой сидишь?
- Иди, пройдись, - буркнул Назаров, и Константин не стал упрашивать.
На пологом берегу Увельки под раскидистыми ветлами тополей врытые в землю стояли лавки и даже стол для картёжников.
- Гостю место! – крикнул гармонист, и девчата снялись с лавок, хороводом обступили подходящего Богатырёва, под разудалый наигрыш пропели широко известные в районе частушки, припевом для которых был:
- Костя Богатырёночек – мой басенький милёночек.
Им и дела нет, что «милёночек» давно уже дед - у него две замужние дочери. Его подхватили под руки и усадили на лавку подле одной девушки, не принимавшей участия в общем веселье. Припевали:
- Я люблю, конечно, всех, но Любашу, больше всех!
Та застыдилась, закрыла лицо руками, сорвалась вдруг с лавки и, круто изгибаясь стройным станом, побежала берегом. На спине змеёй заметалась тяжёлая коса. Девчата, гомоня, кинулись её догонять и вскоре привели назад, тихую, покорную.
- А кто же… это самое… Любашку напугал? – крикнул гармонист и лихо растянул меха.
Девчата хором:
- Костя Богатырёночек – мой басенький милёночек!
- Пойдём за стол, Уж всё остыло. Хозяйка-то когда накрывала….
За завтраком Назаров рассказывал:
- Представляете, на кладбище старуху встретил - разговорились. Сколько лет не помнит, а живая такая, подвижная, и с головой дружит – речи все разумные, с хитрецой
- Э-э, так это, должно быть, Рысиха, - вклинился в разговор хозяин, – ворожея местная да знахарка. Её казаки то утопить грозятся, то не намолятся. Девкам гадает, присухи делает, ну и лечит, конечно.
- Во-во, травки она там разные собирает. Говорит, на погосте самые целебные.
Разговорились, я ей лукошко до хаты донёс. Живёт убого: пол грязный, занавесок нет, тараканы тут и там, половина – дохлые. Говорит, за доброту твою, настойку дам – от всех хворей и напастей заговоренную. И ковш суёт, тоже не первой свежести. Ну, я и отказался – побрезговал, а хозяйке говорю, не верю, мол, и не нуждаюсь. Спрашиваю: давно живёшь, по лесу одна гуляешь, с нечистой силой общаешься – может, слыхала: в восемнадцатом году тут отряд рабочих пропал? Говорит, слыхать не слыхала, но, если карты раскинет, то всю правду расскажет, о чём не спрошу.
- А ты? – встрепенулся Богатырёв.
- Да ну её. Что же мне, коммунисту, ворожеям верить? Ты смеёшься?
- Да нет, какой смех. А про бабку эту слыхал – далеко о ней молва идёт.
- А-а, - небрежно махнул рукой маленький хозяин, - Брехня всё. Давайте лучше выпьем. Парфёнова видал, говорит, передай – сход после табуна будет. Скотину встреним и на собранию.
Со схода Иван Артемьевич пришёл сам не свой. Сел в малухе у окна, сидит, переживает. Не поняли его казаки, а он их. Что за колхозы, что за труд вскладчину? Лица хмурые, почти враждебные. Чувствуется общий отрицательный настрой. Видно, кто-то уже поработал промеж них - наверняка, была враждебная агитация. Ну, дождётся этот председатель, Парфёнов. Назаров ему такую характеристику в райкоме даст, что загремит в НКВД без промедления.
Небо за окном теряло краски, сумерки подступали из бора. Две молодухи, покачивая крутыми бёдрами, прошли с коромыслами за водой.
Богатырёв чистил сапоги, громко пыхтел, наклонённое лицо его запунцевело. Поймав искоса брошенный взгляд Назарова, позвал:
- Пойдём, Иван Артемич, пройдёмся перед сном. Чего букой сидишь?
- Иди, пройдись, - буркнул Назаров, и Константин не стал упрашивать.
На пологом берегу Увельки под раскидистыми ветлами тополей врытые в землю стояли лавки и даже стол для картёжников.
- Гостю место! – крикнул гармонист, и девчата снялись с лавок, хороводом обступили подходящего Богатырёва, под разудалый наигрыш пропели широко известные в районе частушки, припевом для которых был:
- Костя Богатырёночек – мой басенький милёночек.
Им и дела нет, что «милёночек» давно уже дед - у него две замужние дочери. Его подхватили под руки и усадили на лавку подле одной девушки, не принимавшей участия в общем веселье. Припевали:
- Я люблю, конечно, всех, но Любашу, больше всех!
Та застыдилась, закрыла лицо руками, сорвалась вдруг с лавки и, круто изгибаясь стройным станом, побежала берегом. На спине змеёй заметалась тяжёлая коса. Девчата, гомоня, кинулись её догонять и вскоре привели назад, тихую, покорную.
- А кто же… это самое… Любашку напугал? – крикнул гармонист и лихо растянул меха.
Девчата хором:
- Костя Богатырёночек – мой басенький милёночек!
-
Автор темыsantehlit
- Всего сообщений: 1462
- Зарегистрирован: 07.03.2018
- Образование: высшее техническое
Re: Клуб любителей исторической прозы
Богатырёв сидел, посмеиваясь, искоса поглядывая на привлекательную девушку. Герой Гражданской войны Константин Богатырёв был кумиром районной молодёжи и сам любил молодёжь, их песни и гулянья.
Солнце давно уже скрылось за тёмным бором. С реки через прибрежные кусты тальника просочился на луга туман, сгустился в низинах, оставляя открытыми лобные места. Такая же лёгкая и тягучая, чуть грустная, но красивая плыла над округой девичья песня, звало милого на свидание истомившееся сердце. И от станицы по одному, по двое подходили парни, молча присаживались заворожённые.
То были самые трогательные и торжественные минуты, до беспамятства пленявшие Богатырёва. Видя вокруг задумчивые, немного грустные, но счастливые лица Константин Алексеевич сам млел от сознания того, что именно он, его труды, кровь его погибших товарищей дали это счастье молодым.
Песни кончились. Молодым охота поиграться, а старикам пора на покой.
- Не уходите, - в самое ухо протёк горячий шёпот. – Мне надо с вами поговорить.
Богатырёв склонил голову:
- Что тебе, Любушка-голубушка?
На шее у неё бусы в виде сцепленных лепестков. Внезапно Константин будто почувствовал аромат этих цветов, и прихлынули воспоминания.
Роса искрилась на листьях и цветах, пускала живые острые лучи в глаза. По пояс в сырой траве он шёл к ней навстречу и так вымок, что штанины прилипли к ногам.
- И я вымокла, не бойся! – говорила Наталья, юная, красивая, маня его к себе. К щеке её пристал голубой лепесток, а на губах сверкали капельки росы.
Когда это было? В какой жизни?
Издалека прорвался голос Любаши:
- … но я теперь никому не верю. Парни в любви клянутся, а в мыслях лишь одно…
… - …потом обсохнем, иди сюда, - звала юная Наталья.
И он, кажется, впервые тогда увидел её тело в первозданной красоте - разглядел синие прожилки на грудях и животе, ямочки на бёдрах и коленях.
- Плевать, что сыро, зато хорошо. Тебе хорошо? – она легла на спину, повлекла его за собой.
- Ты любишь меня? Ты не боишься меня? – шептал он, задыхаясь.
- Проводи меня, Любаша, до околицы.
Глаза у неё печальные, доверчивые. Видать, пролетела девка. Глядишь, и ему обломится надкусанного пирога.
Устыдившись своих мыслей, Богатырёв отвернулся. Но у околицы обнял её и притянул к себе.
- Зачем? – Любаша подняла на него испуганный взгляд. – Разве без этого нельзя?
- Нет, - прозвучал его приговор.
Константин шёл ночной улицей. В уставшем теле плескалась нерастраченная нежность, а мысли уж летели к Наталье – как она там одна, без него. Наверное, внучат тетёшкает бабушка Наташа. Его Таля! Эх, как быстро жизнь прошла, будто и не было. Война, заботы – не налюбились они с Наташкой, счастливых дней по пальцам можно перечесть.
Вдруг навстречу из проулка, гулко гремя на рытвинах, выкатилось старое выщербленное тележное колесо в металлических шорах.
Что за чертовщина? Кто балует?
Константин увернулся от колеса, замедлил шаг, вглядываясь в темноту:
- Никак трёпки захотели?
Он был уверен – парни балуют.
Никто не ответил, ничто не шелохнулось в темноте проулка. Только сзади, нарастая, послышался стук колеса. Будто заново пущенное, оно катилось прямо на него.
Константин отпрянул в сторону, и колесо, вертанувшись, снова покатилось к его ногам. Вот тут-то и приключился с Константином Богатырёвым неведомый прежде страх - голова налилась холодом, а волосы встали дыбом. И он пустился в позорное бегство.
Солнце давно уже скрылось за тёмным бором. С реки через прибрежные кусты тальника просочился на луга туман, сгустился в низинах, оставляя открытыми лобные места. Такая же лёгкая и тягучая, чуть грустная, но красивая плыла над округой девичья песня, звало милого на свидание истомившееся сердце. И от станицы по одному, по двое подходили парни, молча присаживались заворожённые.
То были самые трогательные и торжественные минуты, до беспамятства пленявшие Богатырёва. Видя вокруг задумчивые, немного грустные, но счастливые лица Константин Алексеевич сам млел от сознания того, что именно он, его труды, кровь его погибших товарищей дали это счастье молодым.
Песни кончились. Молодым охота поиграться, а старикам пора на покой.
- Не уходите, - в самое ухо протёк горячий шёпот. – Мне надо с вами поговорить.
Богатырёв склонил голову:
- Что тебе, Любушка-голубушка?
На шее у неё бусы в виде сцепленных лепестков. Внезапно Константин будто почувствовал аромат этих цветов, и прихлынули воспоминания.
Роса искрилась на листьях и цветах, пускала живые острые лучи в глаза. По пояс в сырой траве он шёл к ней навстречу и так вымок, что штанины прилипли к ногам.
- И я вымокла, не бойся! – говорила Наталья, юная, красивая, маня его к себе. К щеке её пристал голубой лепесток, а на губах сверкали капельки росы.
Когда это было? В какой жизни?
Издалека прорвался голос Любаши:
- … но я теперь никому не верю. Парни в любви клянутся, а в мыслях лишь одно…
… - …потом обсохнем, иди сюда, - звала юная Наталья.
И он, кажется, впервые тогда увидел её тело в первозданной красоте - разглядел синие прожилки на грудях и животе, ямочки на бёдрах и коленях.
- Плевать, что сыро, зато хорошо. Тебе хорошо? – она легла на спину, повлекла его за собой.
- Ты любишь меня? Ты не боишься меня? – шептал он, задыхаясь.
- Проводи меня, Любаша, до околицы.
Глаза у неё печальные, доверчивые. Видать, пролетела девка. Глядишь, и ему обломится надкусанного пирога.
Устыдившись своих мыслей, Богатырёв отвернулся. Но у околицы обнял её и притянул к себе.
- Зачем? – Любаша подняла на него испуганный взгляд. – Разве без этого нельзя?
- Нет, - прозвучал его приговор.
Константин шёл ночной улицей. В уставшем теле плескалась нерастраченная нежность, а мысли уж летели к Наталье – как она там одна, без него. Наверное, внучат тетёшкает бабушка Наташа. Его Таля! Эх, как быстро жизнь прошла, будто и не было. Война, заботы – не налюбились они с Наташкой, счастливых дней по пальцам можно перечесть.
Вдруг навстречу из проулка, гулко гремя на рытвинах, выкатилось старое выщербленное тележное колесо в металлических шорах.
Что за чертовщина? Кто балует?
Константин увернулся от колеса, замедлил шаг, вглядываясь в темноту:
- Никак трёпки захотели?
Он был уверен – парни балуют.
Никто не ответил, ничто не шелохнулось в темноте проулка. Только сзади, нарастая, послышался стук колеса. Будто заново пущенное, оно катилось прямо на него.
Константин отпрянул в сторону, и колесо, вертанувшись, снова покатилось к его ногам. Вот тут-то и приключился с Константином Богатырёвым неведомый прежде страх - голова налилась холодом, а волосы встали дыбом. И он пустился в позорное бегство.
-
Автор темыsantehlit
- Всего сообщений: 1462
- Зарегистрирован: 07.03.2018
- Образование: высшее техническое
Re: Клуб любителей исторической прозы
Ноги едва касались земли – так быстро он летел, рискуя сломить голову в какой-нибудь рытвине. Земля была усыпана засохшими тополиными почками, и они громко хрустели на пустынной улице, но ещё громче, до громового раската грохотало, настигая, проклятое колесо.
Вот и дом Михайленкова с высокими воротами. Богатырёв, распластавшись по земле, нырнул в подворотню, пересёк двор, вбежал на крыльцо, забарабанил в дверь:
- Фомка, открой! Слышишь, открой скорее….
Страшный грохот потряс ворота. Богатырёв беспомощно оглянулся: ещё один такой удар – и от новых ворот щепки полетят. И этот удар не заставил себя ждать – сорвавшись с петель и запора, упала калитка. Чёртово колесо победно крутанулось на ней, будто высматривая Константина, и покатилось к крыльцу.
Богатырёв вдруг почувствовал, как подгибаются, становятся чужими, непослушными ноги. Он завалился на спину. Под могучей рукой жалобно хрустнули свежерубленные перила и упали ему на грудь.
Из малухи выскочил Назаров в нижнем белье, как приведение в ночи, и побежал к Богатырёву на выручку, стреляя из нагана в чёрный проём ворот. Одна из пуль цвиркнула по колесу, выбив искру из стального обода, другая расщепила спицу. Крутанувшись брошенной монеткой, колесо выкатилось со двора. Но Назаров этого не видел. Склонившись над Богатырёвым, он тщетно пытался поднять, ставшее беспомощным и свинцовым, могучее тело.
- Костя, что с тобой? Ты ранен?
- Ты видел? Видел? – бормотал тот. – Помоги подняться. Нет, чёрт, не могу.
Назаров забарабанил в дверь:
- Эй, хозяин, открой!
- Кто стрелял? – раздался голос казачка из-за двери.
- Я стрелял. В кого стрелял, того уж нет. Да открой ты, чугунная голова.
Дверь чуть приоткрылась. Косой клин света упал на крыльцо, осветил Богатырёву плечо. Вслед за керосиновой лампой в дрожащей руке показалась испуганная физиономия Михайленкова.
- Командир, ты ранен или назюзюкался так? Эх ты ёлки-намоталки, да ты ж мне всё крыльцо порушил, так-растак….
- Помогите мне подняться, - прохрипел Богатырёв, - Что-то ноги не слухают.
Но перетащить его в малуху удалось лишь, когда собрались разбуженные выстрелами соседи.
На следующее утро они уезжали из станицы. Теперь Назаров уселся возницей, а Богатырёва уложили в телегу. Выглядел он хмурым и беспомощным. Молчал и шевелил губами, будто разговаривая сам с собой.
Собрались станичные - прощались с Богатырёвым, сочувственно вздыхая. На Назарова никто не обращал внимания, и Иван Артемьевич отлучился незамеченный.
Потом, в пути, развлекая товарища разговорами, сообщил:
- А знаешь, я перед отъездом всё-таки заскочил к той бабке, ворожее. Чем чёрт не шутит, вдруг что и скажет про судьбу Андрея. Да только не до гаданий ей теперь. Сидит, стонет, как воет, руку белой тряпкой замотала. Говорит, собаки покусали. Да где там, собаки, мне сдаётся, ранение у неё пулевое - кровь сквозь тряпицу так и сочится.
- Это она мне за Лагутина мстит, ведьма чёртова, - уныло покачал головой Богатырёв.
Но Иван Артемьевич его не понял.
Вот и дом Михайленкова с высокими воротами. Богатырёв, распластавшись по земле, нырнул в подворотню, пересёк двор, вбежал на крыльцо, забарабанил в дверь:
- Фомка, открой! Слышишь, открой скорее….
Страшный грохот потряс ворота. Богатырёв беспомощно оглянулся: ещё один такой удар – и от новых ворот щепки полетят. И этот удар не заставил себя ждать – сорвавшись с петель и запора, упала калитка. Чёртово колесо победно крутанулось на ней, будто высматривая Константина, и покатилось к крыльцу.
Богатырёв вдруг почувствовал, как подгибаются, становятся чужими, непослушными ноги. Он завалился на спину. Под могучей рукой жалобно хрустнули свежерубленные перила и упали ему на грудь.
Из малухи выскочил Назаров в нижнем белье, как приведение в ночи, и побежал к Богатырёву на выручку, стреляя из нагана в чёрный проём ворот. Одна из пуль цвиркнула по колесу, выбив искру из стального обода, другая расщепила спицу. Крутанувшись брошенной монеткой, колесо выкатилось со двора. Но Назаров этого не видел. Склонившись над Богатырёвым, он тщетно пытался поднять, ставшее беспомощным и свинцовым, могучее тело.
- Костя, что с тобой? Ты ранен?
- Ты видел? Видел? – бормотал тот. – Помоги подняться. Нет, чёрт, не могу.
Назаров забарабанил в дверь:
- Эй, хозяин, открой!
- Кто стрелял? – раздался голос казачка из-за двери.
- Я стрелял. В кого стрелял, того уж нет. Да открой ты, чугунная голова.
Дверь чуть приоткрылась. Косой клин света упал на крыльцо, осветил Богатырёву плечо. Вслед за керосиновой лампой в дрожащей руке показалась испуганная физиономия Михайленкова.
- Командир, ты ранен или назюзюкался так? Эх ты ёлки-намоталки, да ты ж мне всё крыльцо порушил, так-растак….
- Помогите мне подняться, - прохрипел Богатырёв, - Что-то ноги не слухают.
Но перетащить его в малуху удалось лишь, когда собрались разбуженные выстрелами соседи.
На следующее утро они уезжали из станицы. Теперь Назаров уселся возницей, а Богатырёва уложили в телегу. Выглядел он хмурым и беспомощным. Молчал и шевелил губами, будто разговаривая сам с собой.
Собрались станичные - прощались с Богатырёвым, сочувственно вздыхая. На Назарова никто не обращал внимания, и Иван Артемьевич отлучился незамеченный.
Потом, в пути, развлекая товарища разговорами, сообщил:
- А знаешь, я перед отъездом всё-таки заскочил к той бабке, ворожее. Чем чёрт не шутит, вдруг что и скажет про судьбу Андрея. Да только не до гаданий ей теперь. Сидит, стонет, как воет, руку белой тряпкой замотала. Говорит, собаки покусали. Да где там, собаки, мне сдаётся, ранение у неё пулевое - кровь сквозь тряпицу так и сочится.
- Это она мне за Лагутина мстит, ведьма чёртова, - уныло покачал головой Богатырёв.
Но Иван Артемьевич его не понял.
-
Автор темыsantehlit
- Всего сообщений: 1462
- Зарегистрирован: 07.03.2018
- Образование: высшее техническое
Re: Клуб любителей исторической прозы
Уполномоченный
Лишь тот достоин жизни и свободы,
Кто каждый день за них идет на бой!
(В. Гёте)
Низенький и тощий уполномоченный Увельского райкома партии Андрей Яковлевич Масленников колюче смотрел на хуторян и улыбался, уже и уже растягивая губы. Всё в нём было заострено: плечи, локти, колени, тонкие пальцы с крепкими чистыми ногтями треугольной формы, на лбу высокие залысины – отчего и голова казалась большой луковкой.
Поднялась Матрёна Агаркова – высокая, осанистая, красивая, как с картинки:
- Да что вы спятили? Да кто ж захочет от своего хозяйства? Какая к бису коллективизация?
- Цыц, баба, наперёд мужики скажут, - повернулось к ней каменистое, прокалённое как кирпич, лицо Авдея Кутепова, безжалостные глаза сверкнули холодной голубой лазурью.
Матрёна смерила его презрительным взглядом:
- Чего ты сыцкаешь - сходи, коль не терпится, а то обгадишься. И что уставился на меня, как старый козёл на ракитник?
Собравшиеся развеселились. Однако, ненадолго - общее настроение в толпе было сумрачное. Да и сама лужайка как-то поблекла – то ли от табачного дыма, то ли от вечерней сырости, то ли от комаров, тучей роившихся над головами. Отлетел куда-то в сторону свежий осенний воздух, яркий от синего неба, звонкий от птичьих голосов, ароматный от близких садов. На собрание стеклись всем хутором – и старые, и малые – сидели на траве, на принесённых лавках, взвинченные и умиротворённые, растерянные и сонные, лузгали семечки, с любопытством поглядывали на приезжего.
Неподалёку огрузший птицами лес кряхтел и вздыхал, как кряхтит и вздыхает покорный дед. Птицы же галдели живо и требовательно, как его внуки, приехавшие погостить. Это был шум природы, готовящейся к долгому зимнему сну. Знакомая с детства, всегда повторяющаяся картина лёгкой грустью трогало сердце Агаркова Федора, и делала его счастливым. Он желал птицам доброго пути и скорого возвращения домой.
- Вам что, товарищ, не интересно? Или вы уже всё решили для себя? Тогда скажите всем, – острый и настороженный взгляд уполномоченного колючкой прицепился.
Фёдор с неохотой оторвался от лесного очарования, взглянул на уполномоченного равнодушно, но твёрдо:
- С теми, кто руку не поднимет, что будет?
- Зря вы так: колхоз - дело добровольное.
- Добровольно - принудительное….
Масленников вздохнул, зябко пошевелил плечами, словно закутывался в исходящий с неба вечерний свет, подышал на вдруг застывшие пальцы:
- Кто ещё так думает?
Долго ждал, склонив на бок голову, потом разогнул затёкшую шею, положил руки на стол и укоризненно взглянул на Фёдора. Заскрипел старческим тенорком Яков Иванович Малютин, по-уличному – Дуля:
- В складчину оно мне, кажется, веселей. Как говорится, и батьку отлупить можно. Да только так ли будет, как вы тут наговорили, мил человек. Вы уедите, мы – останемся. С чем?
Синий засаленный пиджак сидел на нём мешком, латаные суконные брюки были в пыли и на ногах старые нечищеные сапоги. По всему видать – запущенный, необихоженный дедок. Снохам или дочерям не люб, подумал Масленников, а вслух сказал:
- Правильно ты говоришь, дед. И не сомневайся - партией твёрдо взят курс на массовую коллективизацию сельского хозяйства. Не вы одни, вся страна организуется в колхозы - иначе не прожить.
Мужики закрякали, закивали согласно головами:
- Конечно, если трахтур вместо лошадёнки, то оно конечно…. И клинья наши зачем?
Лишь тот достоин жизни и свободы,
Кто каждый день за них идет на бой!
(В. Гёте)
Низенький и тощий уполномоченный Увельского райкома партии Андрей Яковлевич Масленников колюче смотрел на хуторян и улыбался, уже и уже растягивая губы. Всё в нём было заострено: плечи, локти, колени, тонкие пальцы с крепкими чистыми ногтями треугольной формы, на лбу высокие залысины – отчего и голова казалась большой луковкой.
Поднялась Матрёна Агаркова – высокая, осанистая, красивая, как с картинки:
- Да что вы спятили? Да кто ж захочет от своего хозяйства? Какая к бису коллективизация?
- Цыц, баба, наперёд мужики скажут, - повернулось к ней каменистое, прокалённое как кирпич, лицо Авдея Кутепова, безжалостные глаза сверкнули холодной голубой лазурью.
Матрёна смерила его презрительным взглядом:
- Чего ты сыцкаешь - сходи, коль не терпится, а то обгадишься. И что уставился на меня, как старый козёл на ракитник?
Собравшиеся развеселились. Однако, ненадолго - общее настроение в толпе было сумрачное. Да и сама лужайка как-то поблекла – то ли от табачного дыма, то ли от вечерней сырости, то ли от комаров, тучей роившихся над головами. Отлетел куда-то в сторону свежий осенний воздух, яркий от синего неба, звонкий от птичьих голосов, ароматный от близких садов. На собрание стеклись всем хутором – и старые, и малые – сидели на траве, на принесённых лавках, взвинченные и умиротворённые, растерянные и сонные, лузгали семечки, с любопытством поглядывали на приезжего.
Неподалёку огрузший птицами лес кряхтел и вздыхал, как кряхтит и вздыхает покорный дед. Птицы же галдели живо и требовательно, как его внуки, приехавшие погостить. Это был шум природы, готовящейся к долгому зимнему сну. Знакомая с детства, всегда повторяющаяся картина лёгкой грустью трогало сердце Агаркова Федора, и делала его счастливым. Он желал птицам доброго пути и скорого возвращения домой.
- Вам что, товарищ, не интересно? Или вы уже всё решили для себя? Тогда скажите всем, – острый и настороженный взгляд уполномоченного колючкой прицепился.
Фёдор с неохотой оторвался от лесного очарования, взглянул на уполномоченного равнодушно, но твёрдо:
- С теми, кто руку не поднимет, что будет?
- Зря вы так: колхоз - дело добровольное.
- Добровольно - принудительное….
Масленников вздохнул, зябко пошевелил плечами, словно закутывался в исходящий с неба вечерний свет, подышал на вдруг застывшие пальцы:
- Кто ещё так думает?
Долго ждал, склонив на бок голову, потом разогнул затёкшую шею, положил руки на стол и укоризненно взглянул на Фёдора. Заскрипел старческим тенорком Яков Иванович Малютин, по-уличному – Дуля:
- В складчину оно мне, кажется, веселей. Как говорится, и батьку отлупить можно. Да только так ли будет, как вы тут наговорили, мил человек. Вы уедите, мы – останемся. С чем?
Синий засаленный пиджак сидел на нём мешком, латаные суконные брюки были в пыли и на ногах старые нечищеные сапоги. По всему видать – запущенный, необихоженный дедок. Снохам или дочерям не люб, подумал Масленников, а вслух сказал:
- Правильно ты говоришь, дед. И не сомневайся - партией твёрдо взят курс на массовую коллективизацию сельского хозяйства. Не вы одни, вся страна организуется в колхозы - иначе не прожить.
Мужики закрякали, закивали согласно головами:
- Конечно, если трахтур вместо лошадёнки, то оно конечно…. И клинья наши зачем?
-
Автор темыsantehlit
- Всего сообщений: 1462
- Зарегистрирован: 07.03.2018
- Образование: высшее техническое
Re: Клуб любителей исторической прозы
Андрей Яковлевич безошибочно угадал настроение людей – сейчас они поспорят меж собой, поторгуются с ним и проголосуют «за» в большинстве своём – и победно взглянул на Фёдора. Тот, пожимая плечами, отвечал что-то сидевшей рядом женщине, так поразившей Масленникова своей недеревенской красотой.
С ближайшего подворья послышалась грустная негромкая песня: красивый голос выводил девичьи страдания – заслушаешься.
«Нашла время», - недовольно подумал Масленников, но с удовольствием отвлёкся от общего гомона: дело было сделано, остались частности.
Между тем, на лужайке как бы сам собой, но, конечно, более для приезжего шёл неспешный разговор.
- Кричи, не кричи, а землю отдай.
- А много ль здесь потомственных-то? Большинство – целинники. Так что - власть дала, власть и взяла…
- А в колхозе как оно будет? Поглядим.
- Здесь житья не дадут, я, мужики на море подамся, на юг. Там, говорят, тепло круглый год, виноград и фрукты разные.
- Везде работать надо, - вклинился Масленников. – Труд, учит Маркс, из обезьян нас людьми сделал. А человек разумный машины создал, чтобы больше производить хлеба и товаров, чтобы богаче жить, чтобы детей растить сытыми и грамотными. Вы поймите, мужики, ну, нет у нас другого пути. То, что пушки не грохочут, это не значит, что война закончилась. Идёт она, проклятая, ежечасно, ежеминутно. Не смог нас мировой капитал силой сломить – зубы обломал, так хотят теперь буржуи задушить нашу свободную республику экономической блокадой. Не дают они нам ни хлеба, ни металла, ни машин. И не дадут - поперёк горла мы им. А значит, всё это мы должны создавать своими руками. И времени на раскачку нет у нас совсем - хлеб стране нужен сегодня. А что вы можете дать на своих клинышках со своими клячами? Хрен да маленько – вот что! Короче, кто не с нами, тот – враг, потатчик мирового капитала, с такими разговор будет особый.
Все вдруг разом обернулись на Ивана Духонина, собравшегося на юга.
- А я чё? Я о детишках своих радею? Я как все.
- Ишь ты, радетель, - усмехнулся уполномоченный, и все засмеялись.
Зацокал языком Авдей Кутепов, закачал головой:
- Такого клоуна и в нашу коммуну? Его ж в работники никто не возьмёт. На что он нам?
Борис Извеков поднялся. Лицо спокойное, взгляд разумный, внимательный. Его имя упоминалось на инструктаже в райкоме партии. Масленников с одобрением кивнул.
- Интересно, кого же ты, Авдей, кроме себя в колхозе видишь?
- Вот - вот, - обрадовался поддержке Духонин. – Сам-то давно хозяином себя возомнил? Твои ж тараканы ко мне на постой с голоду просятся.
Снова смех.
Кутепов небрежно отмахнулся рукой:
- Вот так и соберёмся - убогий телом да хромой на голову, такое ж руководство изберём, так и работать будем.
И его реплику поддержали смешками. А Извеков, будто от пощёчины отшатнулся, побледнел лицом и сел, ничего более не сказав.
Эге, подумал Масленников, да тут не все ясно с руководством, а страсти чисто парламентские. С выборами стоит погодить, приглядеться. Как бы не провалить дело.
И будто по его сигналу какой-то парень крикнул:
- Солнце скрылося за ели, время спать, а мы не ели.
- Верно, мужики, чего воду толочь, - поднялся Масленников со своего места, - Давайте решать по главному вопросу. Будем в колхоз объединяться? Кто «за» - поднимите руки.
- Будем! Будем! Голосуем!
- На машинах пахать – не на пердячей тяге…
С ближайшего подворья послышалась грустная негромкая песня: красивый голос выводил девичьи страдания – заслушаешься.
«Нашла время», - недовольно подумал Масленников, но с удовольствием отвлёкся от общего гомона: дело было сделано, остались частности.
Между тем, на лужайке как бы сам собой, но, конечно, более для приезжего шёл неспешный разговор.
- Кричи, не кричи, а землю отдай.
- А много ль здесь потомственных-то? Большинство – целинники. Так что - власть дала, власть и взяла…
- А в колхозе как оно будет? Поглядим.
- Здесь житья не дадут, я, мужики на море подамся, на юг. Там, говорят, тепло круглый год, виноград и фрукты разные.
- Везде работать надо, - вклинился Масленников. – Труд, учит Маркс, из обезьян нас людьми сделал. А человек разумный машины создал, чтобы больше производить хлеба и товаров, чтобы богаче жить, чтобы детей растить сытыми и грамотными. Вы поймите, мужики, ну, нет у нас другого пути. То, что пушки не грохочут, это не значит, что война закончилась. Идёт она, проклятая, ежечасно, ежеминутно. Не смог нас мировой капитал силой сломить – зубы обломал, так хотят теперь буржуи задушить нашу свободную республику экономической блокадой. Не дают они нам ни хлеба, ни металла, ни машин. И не дадут - поперёк горла мы им. А значит, всё это мы должны создавать своими руками. И времени на раскачку нет у нас совсем - хлеб стране нужен сегодня. А что вы можете дать на своих клинышках со своими клячами? Хрен да маленько – вот что! Короче, кто не с нами, тот – враг, потатчик мирового капитала, с такими разговор будет особый.
Все вдруг разом обернулись на Ивана Духонина, собравшегося на юга.
- А я чё? Я о детишках своих радею? Я как все.
- Ишь ты, радетель, - усмехнулся уполномоченный, и все засмеялись.
Зацокал языком Авдей Кутепов, закачал головой:
- Такого клоуна и в нашу коммуну? Его ж в работники никто не возьмёт. На что он нам?
Борис Извеков поднялся. Лицо спокойное, взгляд разумный, внимательный. Его имя упоминалось на инструктаже в райкоме партии. Масленников с одобрением кивнул.
- Интересно, кого же ты, Авдей, кроме себя в колхозе видишь?
- Вот - вот, - обрадовался поддержке Духонин. – Сам-то давно хозяином себя возомнил? Твои ж тараканы ко мне на постой с голоду просятся.
Снова смех.
Кутепов небрежно отмахнулся рукой:
- Вот так и соберёмся - убогий телом да хромой на голову, такое ж руководство изберём, так и работать будем.
И его реплику поддержали смешками. А Извеков, будто от пощёчины отшатнулся, побледнел лицом и сел, ничего более не сказав.
Эге, подумал Масленников, да тут не все ясно с руководством, а страсти чисто парламентские. С выборами стоит погодить, приглядеться. Как бы не провалить дело.
И будто по его сигналу какой-то парень крикнул:
- Солнце скрылося за ели, время спать, а мы не ели.
- Верно, мужики, чего воду толочь, - поднялся Масленников со своего места, - Давайте решать по главному вопросу. Будем в колхоз объединяться? Кто «за» - поднимите руки.
- Будем! Будем! Голосуем!
- На машинах пахать – не на пердячей тяге…
-
- Похожие темы
- Ответы
- Просмотры
- Последнее сообщение